в начале было слово. и слово было в творительном падеже
Она жила этажом выше и каждый раз, нажимая кнопку лифта своим длинным и лишенным маникюра пальцем, одаривала меня потрясающе надменным взглядом.
Она носила потертые джинсы и неизменную рубашку с короткими рукавами, она не втыкала в уши железо и золото, не признавала высоких авторитетов и высоких каблуков и оставляла в подъезде белые комочки резины от своих кед. От ее коротко подстриженных, торчащих дыбом волос исходил тихий запах восточных пряностей и пыльных корешков неведомых книг.
И каждый раз, встречаясь с нею в лифте и будучи очарована ее надменным взглядом, ее точеным уколом зрачков сквозь дебри опущенных ресниц, я пыталась понять, какому инструменту она приносит в жертву свои нежно-розовые, с голубоватыми лунками ногти, безжалостно стирая их как наждачку. Я пыталась угадать, пишет ли она ночью стихи, под светом ночной лампы; восхищают ли ее краски заходящего солнца или она предпочитает серые дни, когда дождь хлыстом проходит по пыльным окнам, сметая осколки прошлого и беспокоя чинно усопших между рамами насекомых. Я думала: "Наверное, пишет она бессовестно и беззастенчиво, пробегая строчки все тем же надменным взглядом. А может быть она наберает их на клавиатуре, разменивая этот взгляд на мелкую монету и одаривая равнозначно каждую из пятидесяти пяти клавиш?"
Эти вопросы завсегда мучили меня, долженствовавшую сходить на восьмом этаже, не имеющую шанса увидеть хоть мельком, КАК она отпирает замок двери, не имеющую возможности понять, есть ли в этом движении некая параллель с открытием Тайны мироздания, нет ли в этом намека на священнодействие или, как минимум, на секундное замирание перед чем-то ужасно-неизбежным, сравнимое с тем, что впервые в истории пронзило Пандорру.
Я встретила ее на улице два дня назад. Длинные черные волосы, отдающие басмой, змеями переплетались на ее груди с голубыми стразами сережек из искусственно состаренного искусственного золота. Ее самоуверенная походка обнажала под тигровым плащом лакированные сапожки.
Но я узнала ее по надменному взгляду.
Попав с ней в один лифт, я задохнусь от запаха прелых яблок и горького чая, который излучают ее духи.
Она носила потертые джинсы и неизменную рубашку с короткими рукавами, она не втыкала в уши железо и золото, не признавала высоких авторитетов и высоких каблуков и оставляла в подъезде белые комочки резины от своих кед. От ее коротко подстриженных, торчащих дыбом волос исходил тихий запах восточных пряностей и пыльных корешков неведомых книг.
И каждый раз, встречаясь с нею в лифте и будучи очарована ее надменным взглядом, ее точеным уколом зрачков сквозь дебри опущенных ресниц, я пыталась понять, какому инструменту она приносит в жертву свои нежно-розовые, с голубоватыми лунками ногти, безжалостно стирая их как наждачку. Я пыталась угадать, пишет ли она ночью стихи, под светом ночной лампы; восхищают ли ее краски заходящего солнца или она предпочитает серые дни, когда дождь хлыстом проходит по пыльным окнам, сметая осколки прошлого и беспокоя чинно усопших между рамами насекомых. Я думала: "Наверное, пишет она бессовестно и беззастенчиво, пробегая строчки все тем же надменным взглядом. А может быть она наберает их на клавиатуре, разменивая этот взгляд на мелкую монету и одаривая равнозначно каждую из пятидесяти пяти клавиш?"
Эти вопросы завсегда мучили меня, долженствовавшую сходить на восьмом этаже, не имеющую шанса увидеть хоть мельком, КАК она отпирает замок двери, не имеющую возможности понять, есть ли в этом движении некая параллель с открытием Тайны мироздания, нет ли в этом намека на священнодействие или, как минимум, на секундное замирание перед чем-то ужасно-неизбежным, сравнимое с тем, что впервые в истории пронзило Пандорру.
Я встретила ее на улице два дня назад. Длинные черные волосы, отдающие басмой, змеями переплетались на ее груди с голубыми стразами сережек из искусственно состаренного искусственного золота. Ее самоуверенная походка обнажала под тигровым плащом лакированные сапожки.
Но я узнала ее по надменному взгляду.
Попав с ней в один лифт, я задохнусь от запаха прелых яблок и горького чая, который излучают ее духи.