в начале было слово. и слово было в творительном падеже
Последнее время процесс обучения напоминает стандартный сюжет какого-нибудь восточного фильма. К умудренному опытом Учителю приходит, пошатываясь от осознания собственной никчемности, Ученик. Отвесив полагающееся количество поклонов, он садится на домотканный бамбуковый коврик, сопровождаемый строгим седобровым взглядом, и, не успев сложить слова в годную, синтаксически правильную фразу, слышит вердикт Учителя (отечески-строгий, какой же еще), и, к безмерному счастью Ученика, Учитель дает ему Задание. Задание может, например, состоять в следующем: в течение шести месяцев необходимо стоять на одной ноге на предпроследней ветке дерева сакуры.
И вот, к истечению шестого месяца, где-то в районе шейки бедра появляется смутное ощущение ясности, постепенно обретающей формы философского осмысления мировой гармонии, и каждая пылинка и каждый комар (досаждавший в течение всех шести месяцев) покорно становится во всеобщий Интеграл Вселенной. Ученик в порыве когнитивного экстаза кричит Сакуре (на ее языке разумеется): "Сакура, я люблю тебя!", а Сакура разумеется отвечает нечто невразумительное, вроде "Жжошь, зачот", но оно и неважно, ибо Ученик уже усердно сверкает пятками на пути к Учителю, дабы целовать его жилистую руку и не менее жилистые пятки (заметьте, о дезодорирующих кремах в те древние времена еще не слыхали). Но вместо того, чтобы принять этот порыв благодарности, Учитель приходит в гнев и, вкратце обрисовав перед Учеником страшные дебри его невежества, он задает еще одно Задание. Фактически, это может быть все что угодно: принимать в пищу исключительно землю; не поврачивать направо; на все вопросы отвечать "не знаю"; научиться подражать звуку падающего снега; наблюдать за невидимым движением замшелых камней.
И вот когда вереница Заданий выполнена, Учитель наконец осеняет чело Ученика своей, ставшей еще более жилистой, дланью, на горизонте зреет рассвет, тонко стрекочут цикады и Учитель проговаривает: "А теперь, сын мой, иди же наконец учиться."
И вот, к истечению шестого месяца, где-то в районе шейки бедра появляется смутное ощущение ясности, постепенно обретающей формы философского осмысления мировой гармонии, и каждая пылинка и каждый комар (досаждавший в течение всех шести месяцев) покорно становится во всеобщий Интеграл Вселенной. Ученик в порыве когнитивного экстаза кричит Сакуре (на ее языке разумеется): "Сакура, я люблю тебя!", а Сакура разумеется отвечает нечто невразумительное, вроде "Жжошь, зачот", но оно и неважно, ибо Ученик уже усердно сверкает пятками на пути к Учителю, дабы целовать его жилистую руку и не менее жилистые пятки (заметьте, о дезодорирующих кремах в те древние времена еще не слыхали). Но вместо того, чтобы принять этот порыв благодарности, Учитель приходит в гнев и, вкратце обрисовав перед Учеником страшные дебри его невежества, он задает еще одно Задание. Фактически, это может быть все что угодно: принимать в пищу исключительно землю; не поврачивать направо; на все вопросы отвечать "не знаю"; научиться подражать звуку падающего снега; наблюдать за невидимым движением замшелых камней.
И вот когда вереница Заданий выполнена, Учитель наконец осеняет чело Ученика своей, ставшей еще более жилистой, дланью, на горизонте зреет рассвет, тонко стрекочут цикады и Учитель проговаривает: "А теперь, сын мой, иди же наконец учиться."