в начале было слово. и слово было в творительном падеже
Я сижу на ступеньках и плачу. Нет. Я реву. Голубоватые стены равнодушно созерцают это - они видели такое миллионы раз. Женщины на стене всплеснули своими вывернутыми конечностями в жесте сочувствия, но им хуже - они физически прикреплены к этому месту, я пока - только морально. На четыре года. Лестница жесткая, каменная, совсем как сиденья в пельменной - большой пельмень подходит ко мне и предлагает себя съесть, я объелась, и подмерзает пятая точка - сиденье из бетона. Нет, оно изо льда. Я сижу на катке, потому что сломала ногу. Нет, сломала ногу не я, а учитель по норвежскому. Я сижу рядом на корточках и пытаюсь вспомнить. Я не помню: ben или bein? Что из этого "ноги", а что "кости"? Зависит ли от этого оценка? Лед становится красным и теплым от крови и - превращается в гору красных подушек - там мне объясняют разницу между арабской вязью и арабской письменностью. Между двумя примерам нет ни одного малейшего различия, и тут меня осеняет - ономэтопия! Конечно же! Соколова говорит из темноты свое сакраментальное "Exactly!" и протягивает печать с моей оценкой на арабском языке. Я встаю с подушек и проваливаюсь прямо в черный пол - сердце ёкает - это не пол, а небо, в котором парят красные облака. На одном из них - шикарная Кристина с золотыми волосами до пят, исполняющая арию Ночной Королевы. Я размазалась по полу - мои ножки совсем маленькие, а тело тяжелое. Где-то в километре отсюда сейчас отойдет поезд с моим братом внутри. Ножек совсем нет, я стала рыбкой (зачем я съела столько лосося накануне??). Гудит поезд, отходя от перрона, я трепыхаюсь на асфальте. Черное небо. Он уехал.



7 утра, больше двенадцати часов до его отъезда, надо идти на экзамен. Но я знаю, что в этот последний день всё равно не успею собрать все частички милого этого брата. Это глупо.

Ономэтопия. Энситёсис. Вот об этом надо думать.