в начале было слово. и слово было в творительном падеже
В те самые незабвенные выходные. когда столько всего произошло (подтяжки, стипендия, три бокала шампанского в ЛУ, прозит с представителем SEBunibanka, вторая пара чашек каппучино в double coffee за счет заведения(в первой паре не было карамели), последний день в фитнесс-центре(когда я познакомилась с некоей гражданкой Германии Элке и когда вдруг по ТВэкрану, встроенному в тренажер передали starlight), шарлоттка и т.д...), также случилась одна приятная неожиданность. которая не сразу встала в последовательный ряд себе подобных. В поле моего зрения попала бумажка с информацией о фестивале камерной музыки. Предлагалось отметить выбранный коцерт, опустить бумажку в почтовый ящик (доставка бесплатно) и получить билет со скидкой. Так я и сделала, благодаря чему сегодня мы с мамой имели по одному билету каждая.
И что это был за концерт! Мое сознание бродило где-то далеко по бирюзовым лужайкам под розовыми небесами, где неуловимо мелькали тени; грозно и могуче вставало солнце; позвванивали, падая в траву, звезды. А иногда бесконечно и вязко тянулись веревки, мелькали спицы в колесе; где-то в черной пучине погибала бригантина, пока пассажиры беспечно кружились в вальсе. И падала с самого потолка хрустальная люстра, с адским хрустом билась на тысячи алмазных осколков и почему-то от этого пространство становилось светлее и плотнее. И музыка врезалась в каменные стены Дома Черноголовых алмазным сверлом, во все стороны летели искры, звенящие как звезды. И пенистыми золотистыми каскадами лилось по пирамиде из гладких бокалов искристое вино, ревущее, дымящееся. На белом жемчуге озера, белоснежный лебедь стряхивал с своих нежных перьев воду, и брызги были розовыми, голубыми и нежно-сиреневыми они летели как фейерверк, распадаясь на всё новые и новые соцветия и крошились в молочный жемчуг озера, становясь цветными мальками. Они кружились бессистемно, волнующе, пока не образовывали собой все новые и новые узоры, новые формы, созвездия, созвучия.
Я не могла ничего сказать, кроме "Merci, s'e'tait magnifique". Этот милый, непосредственный Франсуа Шаплен (который мог бы быть далеким родственником того самого Чаплина) оставил свой росчерк на бумаге, отмерил и отрезал положенную каждому рядовому зрителю длину нити, спряденной в глубинах его авторучки. Он был в самой середине толпы, вооруженный только своими большими пальцами и одной ручкой. А у этих людей были руки для бесконечных апплодисментов и пожирающие глаза.
Мы оставили их. Нас ждал дом, теплый чай и бесконечно новая, пьянящая и сверкающая партитура жизни.
И что это был за концерт! Мое сознание бродило где-то далеко по бирюзовым лужайкам под розовыми небесами, где неуловимо мелькали тени; грозно и могуче вставало солнце; позвванивали, падая в траву, звезды. А иногда бесконечно и вязко тянулись веревки, мелькали спицы в колесе; где-то в черной пучине погибала бригантина, пока пассажиры беспечно кружились в вальсе. И падала с самого потолка хрустальная люстра, с адским хрустом билась на тысячи алмазных осколков и почему-то от этого пространство становилось светлее и плотнее. И музыка врезалась в каменные стены Дома Черноголовых алмазным сверлом, во все стороны летели искры, звенящие как звезды. И пенистыми золотистыми каскадами лилось по пирамиде из гладких бокалов искристое вино, ревущее, дымящееся. На белом жемчуге озера, белоснежный лебедь стряхивал с своих нежных перьев воду, и брызги были розовыми, голубыми и нежно-сиреневыми они летели как фейерверк, распадаясь на всё новые и новые соцветия и крошились в молочный жемчуг озера, становясь цветными мальками. Они кружились бессистемно, волнующе, пока не образовывали собой все новые и новые узоры, новые формы, созвездия, созвучия.
Я не могла ничего сказать, кроме "Merci, s'e'tait magnifique". Этот милый, непосредственный Франсуа Шаплен (который мог бы быть далеким родственником того самого Чаплина) оставил свой росчерк на бумаге, отмерил и отрезал положенную каждому рядовому зрителю длину нити, спряденной в глубинах его авторучки. Он был в самой середине толпы, вооруженный только своими большими пальцами и одной ручкой. А у этих людей были руки для бесконечных апплодисментов и пожирающие глаза.
Мы оставили их. Нас ждал дом, теплый чай и бесконечно новая, пьянящая и сверкающая партитура жизни.