Добрый ящер провел меня сегодня в мир логичного и элегантного анализа поэзии, излечив меня (временно, о други) от бесперчаточной депрессии и комплекса неполноценности.
Мир логичного и элегантного анализа поэзии называется скромно
"Анализ поэтического текста" (Лотман Ю.)Всё началось вот с этого комикса:

... и с несколько фривольный комментариев моих друзей. Ну а потом копнула анализ поэтического текста.
Не буду загромождать пост профессионально-научным жаргоном, лучше приведу пример анализа стихотворения, который Лотман приводит в конце (как пример). он конечно краткий, и там не все приведено, но, всё же, хорошо
Мне так жаль, что уроки литературы в школе отбивают у некоторых людей желание вчитываться в тексты - необязательно литературные. Все эти "как ты думаешь, это хороший персонаж или плохой" и "что хотел автор сказать этим произведением" слишком часто в наших школах ложатся на основу жизненного опыта ученика, либо на основу авторитета учителя и почти НИКОГДА не сопоставляются с текстом, с его уникальными взаимоотношениями между словами.
И вот это, господа, печально.стихотворение и анализРассмотрим композицию стихотворения Пушкина "Когда за городом, задумчив, я брожу...".
Когда за городом, задумчив, я брожу
И на публичное кладбище захожу,
Решетки, столбики, нарядные гробницы,
Под коими гниют все мертвецы столицы,
В болоте кое-как стесненные рядком,
Как гости жадные за нищенским столом,
Купцов, чиновников усопших мавзолеи,
Дешевого резца нелепые затеи,
Над ними надписи и в прозе и в стихах
О добродетелях, о службе и чинах;
По старом рогаче вдовицы плач амурный,
Ворами со столбов отвинченные урны,
Могилы склизкие, которы также тут
Зеваючи жильцов к себе на утро ждут, -
Такие смутные мне мысли все наводит,
Что злое на меня уныние находит.
Хоть плюнуть, да бежать...
Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое.
Там неукрашенным могилам есть простор;
К ним ночью темною не лезет бледный вор;
Близ камней вековых, покрытых желтым мохом,
Проходит селянин с молитвой и со вздохом;
На место праздных урн, и мелких пирамид,
Безносых гениев, растрепанных харит
Стоит широко дуб над важными гробами,
Колеблясь и шумя...
Стихотворение явственно - в том числе и графически, и тематически - разделено на две половины, последовательность которых определяет синтагматику текста: городское кладбище - сельское кладбище.
Первая половина текста имеет свой отчетливый принцип внутренней организации. Пары слов соединяются в ней по принципу оксюморона: к слову присоединяется другое - семантически наименее с ним соединимое, реализуются невозможные соединения:
нарядные - гробницы мертвецы - столицы мавзолеи - купцов, чиновников усопшие - чиновники дешевый - резец плач - амурный
По тому же принципу построены описания городского кладбища во второй части текста:
праздные - урны мелкие - пирамиды безносые - гении растрепанные - хариты
Принципы несовместимости семантики в этих парах различны: "нарядные" и "гробницы" соединяет значение суетности и украшенности с понятием вечности, смерти. "Нарядные" воспринимаются в данном случае на фоне не реализованного в тексте, но возможного по контексту слова "пышные". Семантическое различие этих слов становится его доминирующим значением в стихе. "Мертвецы" и "столица" дают пару, несоединимость которой значительно более скрыта (разные степени несоединимости создают в тексте дополнительную смысловую игру). "Столица" в лексиконе пушкинской эпохи не просто синоним понятия "город". Это город с подчеркнутым признаком административности, город как сгусток политической и гражданской структуры общества, наконец, это на административно-чиновничьем и улично-лакейском жаргоне замена слова "Петербург". Ср. в лакейской песне:
Что за славная столица Развеселый Петербург! 1
Весь этот сгусток значений несоединим с понятием "мертвец", как в рассказе Бунина "Господин из Сан-Франциско" роскошный океанский пароход или фешенебельная гостиница несовместимы с трупом и скрывают или прячут его, поскольку сам факт возможности смерти превращает их в мираж и нелепость.
"Мавзолеи" "купцов" в соединении звучат столь же иронически, как "усопшие чиновники" или "дешевый резец" (замена "скульптора" "резцом" придает тексту характер поэтичности и торжественности, тотчас же опровергаемый контекстом). "Мелкие пирамиды" - пространственная нелепость, "праздные урны" - смысловая. "Урна - вместилище праха" - таково понятие, с которым соотнесены эти урны, ничего не вмещающие и лишенные всех культурно-значительных ассоциаций, которые связаны со словом "урна".
Этот принцип раскрытия нелепости картины посредством проецирования ее на некоторый семантически "правильный" фон, сопоставления каждого слова с некоторым нереализованным его дублетом составляет основу построения первой части текста. Так, "склизкие" функционируют на фоне "скользкие". Пушкин в одном из прозаических текстов приводит слово "склизкие" в пример красочной народной речи. Однако здесь у него другая функция. Весь текст построен на стилистическом диссонансе между торжественностью некоторых опорных слов текста ("гробницы", "резец", "добродетель", "урны" и пр.) и фамильярностью тона ("склизкий", "зеваючи"). В соединении с канцеляризмами стиля ("под коими") это придает тексту сложный характер: он звучит как пересказанный автором (погруженный в авторскую речь) текст на столично-чиновничьем жаргоне.
Диссонансы стиля проявляются и в других элементах построения. Так, перечислительная интонация и синтаксическая однородность членов уравнивают "добродетель", "службу" и "чины".
Последний пример особенно показателен. Невозможность соединений соединяемых пар рисует невозможный мир. Он организован по законам лжи ("плач амурный") или нелепости, миража. Но он существует. И одновременно конструируется точка зрения, с которой подобные соединения возможны и не кажутся удивительными. Это - точка зрения, приравнивающая "добродетели" к "чинам" и "службе" и допускающая соединение слов "публичное" и "кладбище". Это - "столичная", петербургская, чиновничья точка зрения, данная в обрамлении редкой у Пушкина по однозначной прямолинейности авторской оценки: "нелепые затеи", "злое на меня уныние находит".
Вторая половина текста - не только другая картина, присоединенная к первой. Одновременно это и трансформация той же картины. Она должна восприниматься в отношении к ней и на ее фоне.
Уже разорванный стих-граница дает не только два полюса настроений:
плюнуть - любо, плю - люб,
но и знаменательный звуковой параллелизм (активность оппозиции п/б раскрывается и на фоне: плюнуть - бежать).
Сопоставление первой и второй половин текста обнажает некоторые новые смыслы: в центре каждой части, взятой в отдельности, стоит тема кладбища, смерти. Но при сопоставлении:
признак "кладбище" оказывается вынесенным за скобки как основание для сравнения. Смысловая дифференциация строится на его основе, но заключена не в нем, а в строе жизни. Вперед, и это типично для Пушкина, выдвигается противопоставление жизни, построенной в соответствии с некоторым должным и достойным человека порядком, и жизни, построенной на ложных и лживых основаниях. Жизнь и смерть не составляют основы противопоставления: они снимаются в едином понятии бытия - достойного или лживого.
С этой точки зрения становится заметным смысловое противопоставление первой и второй частей еще по одному признаку. "Городу" свойственна временность: даже мертвец - лишь гость могилы. Не случайно слово "гость" употребляется в первой половине два раза, то есть чаще всех других.
Естественность и простота во второй части - синонимы вечности. В противопоставлении "безносых гениев" и дуба над могилами активизируется целый ряд смысловых признаков: "сделанность - природность", "ничтожность - величественность". Однако следует выделить один: дерево (особенно "вечное" дерево - дуб) - устойчивый мифологический и культурный символ жизни. Этим вводится и символика вечности как знак бытия, а не смерти, и мир древности, мифологии, и важная для Пушкина мысль о настоящем как звене между прошлым и будущим.
Однако единство текста достигается сопоставлением не только его частей между собой, но и его неединственностью в системе известных нам текстов. Стихотворение воспринимается нами как целое еще и потому, что мы знаем другие стихотворения и невольно проецируем его на этот фон.
В данном случае это определяет значимость концовки. Знакомство с многочисленными поэтическими текстами вырабатывает в нашем сознании стереотип законченного стихотворения. На фоне представления об обязательных признаках законченности оборванный последний стих:
Колеблясь и шумя... -
заполняется многочисленными значениями - неоконченности, невозможности выразить глубину жизни в словах, бесконечности жизненного потока. Сама неизбежная субъективность этих истолкований входит в структуру текста и ею предусмотрена.
Образы поэта и возвышающегося над гробами дуба (символа жизни) обрамляют сопоставленные картины двух кладбищ. Смерть выступает как начало амбивалентное. Отвратительная как явление социальное, она может быть прекрасна. Как проявление вечности, она синоним, а не антоним жизни в ее естественном течении.
Так единство структуры текста раскрывает в нем содержание, которое вступает в конфликт с чисто языковыми его значениями: рассказ о месте смерти - кладбище и рассказ о порядке жизни, о бытии выступают во взаимном напряжении, создавая в своей совокупности "неповторимость" значения текста.
@темы:
academic writing,
ссылки,
учёба,
волшебные люди,
есть идея!
планктон!!! =)))
пожалуйста, спасибо тебе =)
я не согласна с тем, чтоэто дикость. мне кажется подобный разбор позволяет понять, какими именно средствами достигается тот смый эффект, о котоом ты говоришь, какими седствами достигается все разнообразие этих эффектов. Само собой разумеется, что сам поэт может не руководствоваться этими принципами, а создавать "по интуиции или вдохновению". Тем не менее, когда стихотворение написано, в нем можно проследить закономерности,позволяющие нам сделать вывод о содержании стихотворения, о миоровоззрении автора, о его риторических способностях.
ощущение и вдохновение, как ты говоришь, - это первая стадия анализа. Когда тебе нравится стихотвоение, или не нравится, что-то в нем задевает, что-то тревожит, итд., то у человека с аналитическим складом ума возникает желание заглянуть,почему это так. Почему стихоторение вызывает такие чувства. И здесь очень важно иметь надежную систему анализа. Возможно, ответ найдется там.
Я не согласна с тем,что стихи (или литературу) вообще нельзя изучать путем анализа. Получается, что это опять же одна из "священных сфер", про которую можно томно вздыхать или рвать на кусочки, но о которой ничего нельзя сказать научно.
Розы, например, тоже вызывают ощущения и впечатления. И розы тоже могут совершенно не осознавать, какими средствами они производят эти ощущения. И тем не менее, есть специалисты, которые раскладывают розы на кусочки, классифицируют их, и вычисляют, какие гены производят те или иные свойства, которые воздействуют на человеческие рецепторы чувств. (то же самое проиходит с драгоценными камнями, одеждой, мебелью итд.). И ничего,никто не жаловался.
Никто также не запрещает читать литературу без аналитического разбора. Но так как моя специальность связана с литературой, анализ текста - это моя прямая обязанность и моё увлечение.
для кого-то теряется, для кого-то наоборот проявляется в большей силе.
дело вкуса.