Натертое на терке солнце, морковный сок брызжет через край, и облака застыли комками сахарной ваты. И это - всего лишь на завтрак. На лужайках мирно пасутся голуби, остальные птицы поют из какой-то неизвестной неизвестности, пропитывая свежеиспеченный утренний корж города липким сахарным сиропом.
И сегодня, и всегда, и навеки. В нутре движущегося троллейбуса прячусь я - малоподвижный эмбрион, забывший о сне и покое - добровольно и радостно. И потом старлайт, официальный саундтрек последнего года - он понижен в титуле, он всего лишь связующая нить между мной и другими на том конце телефонной трубки, так, простой глашатай. И чертовски смешно говорить по телефону на языке, непонятном ни одному из смертных (4,3 миллиона, конечно не в счет); и чертовски глупо пересекать рижские улицы с огромной папкой через плечо; и чертовски мило слушать лекции о детских книжках. Детские книжки - хитрая вещь, хитрее наверное калейдоскопов. Моё время просто еще не пришло, а это означает только одно: скоро прийдет.
В академии зажгли желтоватые лампы, жирно окрашенные стены подставляют свои бока, над потолком висит табуретка, она повесилась, потому что ее никто не понимал. Все пытаются понять ее постфактум - перспективой, штрихом, линией. "Люди, все сюда! Вы представляете, там на улице..." Все бросаются к круглому окну, земля в иллюминаторе, земля...
Над кафедральным собором, потонув в розово-кисленьных лучах слабого, но уже такого весеннего солнца, батончиком разноцветной пастилы застыла радуга.