Какая часть из того, что мы знаем о людях, может быть документально доказана? Иными словами, какая часть - действительно факты? Ведь зачастую мы вполне довольствуемся отсутствием какой-либо информации из разряда "родился-учился" и смело составляем себе мнение о встреченном нами человеке по каким-то другим, эфемерным и не поддающимся объективному анализу деталям.
Кто-то обязательно скажет: мы судим о людях по их поступкам. И действительо, поступки нередко даже документируются во вполне объективной форме: "Из досье на гражданина НН: в пятницу 29ого в 20-00 находясь в нетрезвом виде избил гражданина АА до полусмерти". И как будто всё стало на свои места - имя, фамилия, дата и даже точное время. Но чего-то здесь точно нехватает - чего-то того, что нам никогда не вытянуть из фактов. Мы прочитаем эти строчки и останемся в полном недоумении: почему это спроизошло? Иными словами, нам нужна фабула, история, возможно даже миф. И, в зависимости от не поддающихся описанию движений души, гражданин НН предстает перед нами то в виде пьяного животного с фиксацией на необузданную жестокость; то в виде этакого Раскольникова, проводящего эксперимент (а как это, избить кого-либо до поусмерти?); то в образе царя-Эдипа, в порыве безнадежности выкалывающего себе глаза 40градусным напитком и, в попытке отомстить судьбе, дающему волю унизительному и бессмысленному гневу. Самое ужасное, что даже сам гражданин НН не знает точно, какая из историй правдива, он только нащупывает слова, пробует их на вкус и делает обреченную на провал попытку говорить ог фактах. Его взгляд затуманен так называемым жизненным опытом в сочетании со стандартными моделями, почерпнутыми из книг и общения с другими людьми, а также - в сочетании с необходимостью произвести должное впечатление.
И этот момент, когда факты обрастают фантазией - именно он позволяет нам судить о человеке так или иначе. Мы добавляем к этому древу еще пару веточек в соотвествии со своим вкусом, незаметно для самих себя соотнося многие тысячи "фактов" и подгоняя их по размеру и форме для получения единого повествовательного полотна - и вот перед нами некий человек или образ этого человека - не более документально обоснованный и не менее животрепещущий, чем образ героя книги.
Таким образом, мы и сами, не отдавая себе в этом отчет, вписываем себя в некую коньюктуру - романа, эпоса или беллетристики. Мы жонглируем ролями - из героев второго плана превращаясь во Вседержителей Мира Сего - авторов. Мы обтесываем всё лишнее создавая вокруг объекта исследования единую инерционную систему, пренебрегая тем, что противоречит каким-то из наших убеждений.
И витальность воображения, просто экзистенциальная необходимость ткать полотно повествования непрерывно, и непрерывно делать в нем поправки, недоговаривать до конца, великодушно оставляя место для фантазии слушателя - всё это наилучшим образом иллюстрирует образ Шехерезады, вынужденной рассказывать сказки под угрозой смерти. И чем мы, собственно отличаемся от нее? Ах да, у нас, пожалуй, нет пунцовых, обшитых бахромой подушек