Еще один отрывок из "Первопроходца". Судите строго.
Посмотрите на этого человека, посмотрите на то, как он пробует веревку на прочность, тремя рывками, и как он, неуверенно улыбнувшись, не спеша начинает выполнять траверс, передвигаться по ужасающим выступам Галерей, открытым всем ветрам. Посмотрите на этого человека, посмотрите, как он шаг за шагом прощупывает свой путь по утёсу, посмотрите, как он с острожностью чайника каждой конечностью, можно сказать, всем телом, ощупывает скалу прежде чем перенести вес с одной ноги на другую. От меня не ускользает его страх, его священный ужас и, одновременно с этим наполняющая его решимость: он сделает это, он сможет, он покорит вершину. Но вдруг, внезапно, как будто в его внутреннем двигателе случилась неполадка, он замирает. Он закрывает глаза. Такое впечатление, что он прислушивается к ветру и одновременно, сконцентрировавшись, пытается вяснить,чем пахнет порода, к которой он прижался. От яркого солнечного света скала покрывается бликами, сияет потоками талой воды. Насколько я могу судить, он задержал дыхание. Утреннее предчувствие меня не обмануло. Это и есть поворотный момент. На выступе, где один единственный шаг отделяет человека от падения в многометровую пропасть. Здесь можно умереть, здесь можно выжить.
Эту секунду я запомню навсегда.
читать дальшеИ вот он делает то, что ему делать строго-настрого запрещено. Он разворачивается в полоборота, делая вид, что держится за скалу руками. Он смотрит вперед. Смотрит вниз. Как будто он бросает вызов. Хочет что-то доказать. В какой-то момент кажется, что он ослеплен видом вершин ледника Силингсбю, расстелившегося глубоко под нашими ногами. Или нет, не ослеплен, а парализован, охвачен паникой. Что он, как говорится, психанул. Я отказываюсь в это верить. Верить в то, что этот человек в состоянии испытывать страх, человек, остановивший тысячи машин на Ратушной площади и притянувший к себе циклон; он, ухаживавший за тремя красавицами одновременно, и готовый не колеблясь нырнуть на пятнадцатиметровую глубину без кислородной маски. Но вот он стоит, окаменев. До сих пор сдерживает дыхание. Или я ошибаюсь? Мне кажется или он и правда слегка нагибается? Мне кажется... я знаю, что это прозвучит странно, но мне кажется, что он пытается опуститься на колени.
Его рука теребит узелки, как будто бы он пытается отвязать себя от веревки. "Сядь!", кричу я строго. "Не смотри вниз." Но он все еще стоит и смотрит: уже не так испуганно как раньше, скорее зачарованно. Или может быть в его взгляде досада и насмешка? Такое впечатление, что он сражается со всей Норвегией в лице этой скалы, в схватке, которой ждал годами – на краю пропасти, без страховки. Я читаю соблазн на его лице. Он мог бы сорваться. Он мог бы своей жизнью проиллюстрировать то журналистское клише, которое закрепилось за историей о нём: «Как низко он пал!» Это был бы последний эффектный заголовок.
"Ты в полной безопасности", кричу я."Это всё в у тебя голове." У меня тоже сдают нервы, я хочу убедиться в том, что оттяжечная петля хорошо закреплена вокруг остроконечного камня у моих ног. Я знаю, что могу положиться на Мартина, прошедшего первым и проложившего страховку. Его не видно за огромными выступами, и от дна камина его отделяет короткий отрезок веревки. Мартин куда только не забирался: и на Пти-Дрю по ребру Бонатти, и на Ама Даблам. Но он привык быть в связке с надежным партнером, а не с человеком, который, если верить газетам, пустил женщине пулю в сердце, потеряв самоконтроль. Мне страшно. Человек, прижавшийся к скале, излучает неуверенность, которая передается мне. Что если моя оценка была ошибочной? Наверное, надо было отказать ему. И вот он поворачивается ко мне. Его лицо спокойно. Я вижу, как он делает глубокий вдох, алчно вдыхая прохладный высокогорный воздух в самую глубь легких. Улыбается, машет рукой и продолжает траверс.
Посмотрите на этого человека, посмотрите на человека, несущего в себе тайну.