Нет повести печальнее на свете, чем повесть Тристане и Изольде.
В наше время слово "романтика" стало таким мейнстримовым, что даже не верится, что в 19 веке, когда это понятие появилось, быть "романтиком" означало признаться всему обществу в неадекватности. Романтики были сумасбродными, суицидальным шизофрениками, любящими ночные прогулки по кладбищу и - упаси Господь! - пешие походы не по красивым, рациональным паркам, а по уродливой, грубой природе. Понимаете, это только сейчас горы и лес вызывают востор и умиление. К примеру, ирландский летописец образца 14 века при перевале через Альпы просил, чтобы ему завязали глаза: настолько ему было страшно видеть голые, каменные пики. Пережив ужасы Французской революции, которую вдохновили идеалистически рациональные идеи эпохи Просвящения (с их геометрическими парками и не менее математической музыкой), человечество взрогнуло и решило, что человек все-таки состоит не из одного только мозга.
Вопросом о том, из чего еще состоит человек, занялись как раз-таки романтики. Ответ романтиков был прост: духовная жизнь человека зиждится на (а) культурном наследии предков (и поэтому часть романтиков бросилась изучать древние манускрипты и допрашивать крестьян) и (б) на необъяснимом, загадочном естестве (и поэтому другая часть романтиков погрузилась в изучение природы). Кроме того, романтики возвели страдания и желание смерти в необходимые процедуры. Не подумал о смерти - день прошел зря.
Я только что разрушила иллюзии готов и эмо о том, что они привнесли в мир что-то новое.
И вот "Тристан и Изольда" - рыцарская легенда 12 века. Вариантов
сюжета несчитанное множество, но во всех них есть хитросплетение подвигов, хитрости, долга, любви и судьбы.
читать дальшеПопулярность легенды в наши дни сложно объяснить искусностью стиля. Если и есть что-то, что до сих пор привлекает читателя, так это интрига, сотканная из взаимоисключающих мотивов героев, а также сочувствие между героями и читателем, основанное на нашем знакомстве с их прошлым, с их поступками и намеренями. В этой истории все герои становятся жертвами слепой судьбы и, поступая по совести, обречены действовать против своего сердца, а поступая по сердцу вынуждены топтать свою совесть. Тристан любит Изольду, но не может быть с ней, так как она замужем за его покровителем, Марком. Марк по-отечески любит Тристана и готов бы отдать ему Изольду, но поступив таким образом, он запятнает свою королевскую честь.
Вагнер, в лучших традициях романтики, вдохновленный (а) культурным наследием предков и (б) загадочным естеством человека, берется за написание либретто к своей будущей опере (для тех, кто в танке, либретто - это текст для певцов). Он также вырезает все то, что ему кажется ненужным (подвиги Тристана, интриги врагов Тристана) и вставляет то, что ему хочется (помолвку Изольды с убитым Тристаном рыцарем, суицидальные намерения Изольды, самоубийство оруженосца Тристана, итд). В итоге, все яйца, которые были в изначальной истории, оказываются мелко порублены вагнерским кухонным комбайном и зритель имеет перед собой сладкий розовый торт из любви и соплей. В лучшем случае, украшеный прекрасной симфонической музыкой и незабываемым пением. Если не вслушиваться в слова и не смотреть перевод на экране, то да, опера гениальна. Но не дай Бог усталые очи предательски падут на экран и увидят: "Ты - Тристан. Я - Изольда. - Изольда. Ты - Тристан." Ну не могу я, дитя компьютерного века, смотреть на взрослого мужчину, который хочет к мамочке, в царство смерти и зовет любимую с собой: "В чудесном том краю не светит солнца луч; волшебной Ночи это край, откуда мать меня взяла: она взяла меня
из смерти и свет мне смертью своей открыла. [...] Туда идёт Тристан, там будет ждать тебя. Пойдёшь ли ты, как верный друг?" Как ни странно, симфоническая музыка, тяготеющая к Шенбергу и прочим модернистам, не уменьшает, а увеличивает негативное впечатление от эмо-готского ширпотреба. Это как девушка, ругающаяся матом в подвенечном платье.
Стоит также оговориться, что опера идет четыре часа. Четыре часа тристановых аккордовв сочетании с трешевой поэзией. И ни одной запоминающейся мелодии. Музыка в лучших традициях Вагнера: пафосно, чувственно, щедро.
И тут, мне кажется, важную роль могла бы сыграть сценография и режиссура. Именно они могли бы заставить меня поверить в то, что страдания Тристана возможны, что любовь между Тристаном и Изольдой настолько фантастически совершенна, что вкусить ее по-настоящему можно только отправившись в мир иной вместе. Или, по крайней мере, списать чувства главных героев на помрачение рассудка, настолько тяжелое, что остается только сочувствовать.
И вот режиссура Дэниела Слейтера Национальной опере Осло. Сценография/костюмы Роберта Хопкинса:
Вердикт: спасибо за алые маки, но не верю.
Начнем с того, что с самого начала и до второго акта, на наше многострадальное воображение обрушиваются двое обнаженных статиста, по замыслу режиссера изображающие Адама и Еву. Что Адам и Ева делают в арелигиозном мире Вагнера, зачем они одеваются в ночные рубашки и ложатся на больничные койки, остается загадкой. Видимо режиссер надеялся, что скандал с обнаженкой привлечет волны зрителей и закроет пробелы в режиссуре. Однако наш британец не учел того факта, что скандинавы достаточно равнодушно относятся к обнаженке в искустве. поэтому фокус не удался.
Сопоставление Адама/Евы и Тристана/Изольды не то чтобы невозможно, но непродуктивно. Похожи истории только внешне, а в краеугольных моментах они не стыкуются. Для Адама и Евы их любовь становится причиной изгнания их из рая. Для Тристана и Изольды она - возможность попасть в рай, во всех смыслах слова. Тристан и Изольда становятся перед моральным выбором: продолжать ли тайную связь или расстаться навеки. У Адама и Евы такого выбора нет: согрешив раз, они сразу же приводят в действие приговор.
Кроме Адама и Евы, есть также недосказанная история о некоем корабле (с ранеными? беженцами?), на котором наши герои плывут после Первой Мировой Войны. Округлые контуры корпуса корабля с потертыми ржавыми досками по-своему интересны. Но с какой стати этот же самый корпус корабля присутствует и во втором, и в третьем акте? По замыслу автора, корабль - как символ, чего? - дает трещину. Во втором акте через трещину прорастают маки (зачет), а третьем акте через трещины перебрасываются мосты (тоска). И все равно не понять мне, неучу, при чем тут Первая Мировая война? Автор поясняет: дескать, эта эпоха у него связывается с жертвенностью и мыслями о смерти. У него может быть. Но почему у меня она связывается с Великой депрессией, коммунизмом, апатией и ...я уже упомянула депрессию?
Еще один эпический фейл - костюмы. Я посмотрела фрагментарно постановки "Тристана и Изольды" по части костюмов, и вот что имею сказать: да, оперные певицы те еще пышки. Да, экспериментов с костюмами не счесть (есть даже в восточном стиле). Но никто не догадался облачить Изольду в бесформенную мужскую шинель. Изольду - предмет вожделения, убийственно острый угол любовного треугольника! В первой сцене, в полумраке, я приняла ее безжизненно развалившееся тело за мешок, погруженный на ящики. Затем, когда она стала "просыпаться", я подумала, что это какой-то полупьяный матрос. Но нет. Это она - цветок мироздания, альфа и омега тристановской любви. Да, влюбиться в ЭТО можно только от передозировки приворотного зелья...
Я только за то, чтобы красота была внутренней, а не внешней, но театральные постановки, как ни крути, паразитируют на наших стереотипах. Когда я вижу полную женщину в шинели, я думаю: завсклада Ольга Германовна, сорок лет, разведена, курит, характер взбалмошный. Мне тяжело увидеть за этим внешним видом молодую красавицу Изольду, загадочную целительницу, принцессу Ирландскую. Даже костюм служанки, Бренгене, куда более женственен. В последующих актах, шинель сменяется на бархатную накидку, но и та своим прямым покроем не льстит фигуре Карен Фостер, исполнительницы главной роли. Тристан в первом акте - образец мужественности, в длинном пальто и при галстуке. Во втором акте пальто открыто нараспашку, а под ним - изобличающая пивное пузо грязная рубашка. В третьем на всеобщее оборзение появляются подтяжки. Героически строгая пластика исчезает вместе с элегантностью костюма.
Кроме того, были еще и режиссерские изменения. Например, вместо того, чтобы выпить приворотное зелье, Тристан и Изольда вкалывают его себе (!) в тыльную сторону ладони (!!!). Древний мистический обряд заменили современной стерильной процедурой. Напрашивается элегантная и уместная ассоциация - любовь как наркотик (и вроде маки поддерживают тему, несмотря на то, что режиссер сделал их символом "страданий войны"). Но нет - то, как они обращаются со шприцом выдает в них медстудентов первого курса. Где неспешные приготовления, мистика, поиск вены, щелк-щелк по шприцу? Всё происходит в считанные секунды, при этом Изольда яростно выдергивает шприц прямо из руки Тристана... Да, сцена с бокалами смотрелась бы намного лучше.
Не могу не пожаловаться на еще один однозначный режиссерский эпик фейл. Когда о связи возлюбленных узнает король и допрашивает Тристана, тот обвиняет доносщика-Мелота в ревности. По сценарию Вагнера, Мелот вступает с ним в схватку и ранит его, но верный слуга Курвеналь вовремя спасает своего хозяина и перевозит его в безопасное место. С этого безопасного места и начинается повествование третьего акта. У товарища Слейтера же, Тристан бросает меч, на него спереди бросается Мелот, а король (его друг и покровитель!) накидывается на него сзади. Мало того, что поведение короля не только вероломно, но излишне агрессивно, так еще и неясно, как после всего этого Тристан может спастись. В этой версии Тристану поставлен "шах и мат", другими словами, ему некуда деваться. Тогда почему мы видим его живым и почти здоровым в следующем акте? Режиссерская задумка абсурдна и нелепа. И этот человек позволяет своим героям играть в шахматы на заднем плане!Принято говорит, что истина в вине. После представления мы с моей спутницей
Alvilda так захотели пить, что позарились на голубую, заполненную мелкими кусочками льда жидкость под названием
Slush. Так вот что я вам скажу: Тристан в постановке Слейтера - это как Slush.
Холодный. Искусственный. Приторно-сладкий.